Андрей Жуков: «Оставаться людьми – а потом уже быть врачами»

…Вот представьте себе картину: мальчик, который любит читать. И дома книг много. Очень много. Только вот половина из них – медицинские. Но мальчик очень любит читать! И он достает с полки толстый том…

— Так и сформировалось мышление, — усмехается заведующий неврологическим отделением Алчевской центральной городской больницы Андрей Жуков.

Да, это именно он – тот мальчик-книголюб, сын известных в городе врачей, и классического вопроса «кем быть?» для него, в общем-то, не существовало. Так часто случается в медицинских семьях – когда больничная атмосфера, приносимая родителями домой, становится единственно возможной для жизни. Правда, случается и так, что наследник врачей, поучившись в медвузе, понимает: слишком уж трудно – зубрежки одной сколько! Такого, что ни понять, ни осмыслить – просто выучить наизусть и запомнить навсегда.

— Зубрежки действительно много, — соглашается Андрей Юрьевич, — но я на память никогда не жаловался. А кроме зубрежки, это очень интересно. Интересно было все в буквальном смысле. Это сложная профессия, постоянный поиск, творческие моменты. Медицина в этом плане напоминает творчество художника, писателя. Каждый человек индивидуален, не бывает одинаковых пациентов даже с одинаковыми диагнозами. К каждому ты должен подходить творчески. Поэтому каждый раз – заново, и все внове.

— На каком этапе это становится понятно?

— После института непонятно, надо поработать, повариться в этом котле. Потому что на третьем курсе мединститута кажется, что ты уже все понял, зачем учиться еще три года? А потом с каждым новым годом — чем больше знаний, тем больше вопросов. Тем более, если это неврология – специальность на стыке всех специальностей. В медицине простых специальностей вообще, но неврология из самых сложных. Поэтому, на мой взгляд, и наиболее интересна.

— Работать с пониманием, что каждый пациент индивидуален – для этого нужен особый склад характера?

— Любая профессия предполагает какую-то психологическую склонность, правда? Так и медицинские специальности предполагают определенный склад ума. Но, независимо от специальности, в человеке должно сохраняться сострадание, пусть это пафосно прозвучит. Медики, в общем-то, люди достаточно жесткие, но вот это, наверное, и есть профессиональная деформация. Элементы небольшой эмоциональной «тупости» иногда просто необходимы, ты должен отстраняться от чистых эмоций, ты должен заниматься человеком, а не рыдать над ним. Но если в человеке нет сострадания, ему в медицине делать нечего. Ситуация складывается иногда таким образом, что ты должен сделать больно, чтобы человек остался жить. Мы сталкиваемся с такими заболеваниями, которые порой не только физически, а социально дезадаптируют. Когда говорят о каких-то мозговых катастрофах – это не только катастрофа организма, это социальная катастрофа. Поэтому близкие, которые рядом, тоже находятся в состоянии интенсивного стресса, это надо осознавать, понимать. И подходить с определенным психологизмом к этому. Люди разные, кто-то может это воспринимать, кто-то не хочет, и к каждому надо индивидуально подойти. В какой-то мере и близких наших пациентов лечить. Полная отстраненность в принципе невозможна.

— Пожалуй, это уже этическая проблема, которую пытаются решить и медики, и их пациенты. Не мне вам рассказывать, как часто главным аргументом против врача становится фраза: этот доктор никого не жалеет, никаких слов сочувствия! И эта фраза перечеркивает все усилия, затраченные врачом, и даже факт спасения жизни.

— Замечательный анекдот есть на эту тему. Господь Бог спустился в поликлинику и сел на прием. Заходит человек с костылями после травмы. Господь говорит: бросай костыли, встань и иди. Выходит пациент в коридор уже без костылей – его спрашивают: как там новый доктор? Такой же, как все. Даже давление не померял…

На самом деле мы всегда стараемся пациентов поддержать, — продолжает Андрей Юрьевич. — Если человек не настроен на восстановление, в неврологии это имеет значение. Волевые усилия пациента во многом помогают его восстановлению, поэтому его надо поддерживать, настраивать в любом случае. Ну, а говорить слова сочувствия — это не наша прерогатива. Мы работаем, а не просто сострадаем.

— Неужели действительно настрой пациента так важен?

— Еще как. Нередко сначала мы медикаментозно добиваемся позитивного настроя. А по мере восстановления уровня понимания у пациента – они же бывают разной степени тяжести – стараемся активизировать пораньше. Каким бы ни был диагноз – надо не сдаваться, а действовать, как та лягушка в молоке. Любое действие — это волевое  усилие. Чем больше усилий, тем лучше работают нейропротекторы. Если человек понимает, что от его участия зависит как минимум треть, — это однозначно улучшает течение болезней, особенно сосудистых. Это же и есть проявление пластичности мозга.

— А вы как настраиваетесь перед тем, как зайти в палату?

— Уже и не настраиваемся, мы все время настроены, как только переступили порог отделения. Поэтому достаточно чашки утреннего кофе – и мы пошли в работу. Это как у спортсменов: как они настраиваются на соревнования, так и мы. Это уже наработанная привычка — войти в такое психологическое состояние, когда вот: врач – пациент.

— Каким нужно заходить к людям, которые каждое утро ждут вашего появления? Не просто ждут – хотят прочитать в ваших глазах надежду.

— Спокойным, — ни на секунду не задумываясь, отвечает врач. — И позитивным.

— Это легко?

— Не всегда. Мы же тоже люди. И тоже находимся в стрессе, и у каждого свои бытовые проблемы – но они остаются, по возможности, за дверью отделения. Это во-первых. А во-вторых, когда начинается работа – она требует сосредоточенности. Это само по себе отсекает все моменты, которые вне работы. А с учетом интенсивности – времени думать о бытовых проблемах не бывает.

— Дорого ли стоит такое умение – особенно объективно зная состояние каждого пациента?

— Это как раз моменты небольшого эмоционального отстранения.  Становишься действительно в какой-то мере более жестким. Рассматриваешь некоторые вещи, о которых ты раньше не думал, просто как данность. И все. Я раньше в нейротравме работал – это помогает жесткости. И учит общаться с людьми разными. И принимать решения не быстро, а осознанно. Это только в кино так показывают: мы его теряем!.. Почти всегда есть время подумать. Нет времени подумать – нет времени помогать.

Безусловно, все врачи ургентных специальностей страдают от выбросов адреналина. Это, наверное, профессиональная вредность, от которой никуда не уйдешь. А потом без адреналина скучно…

— Все мы на долгом пути что-то теряем, что-то находим. В чем ваши потери и обретения за четверть века?

— Мы все, наверное, теряем остроту восприятия. Если в юности я, как каждый второй мальчик из интеллигентной семьи, писал стихи, сейчас я это делать не в состоянии.

Пожалуй, вступал я на этот путь более оптимистичным. Как говорят, пессимист – это информированный оптимист? Вот с каждым годом становишься все более информированным. Но полностью оптимизм не теряем, иначе утрачивается смысл профессии.

— Любопытная инсталляция на стене у вас висит: кнут и пряник. Вам, как заведующему отделением, что ближе?

— Подарок коллеги, — смеется Андрей Юрьевич. — Ближе пряник, откровенно говоря. Во-первых, не люблю давить на людей, это неприятно. А во-вторых, у нас за годы коллектив сложился, не буду хвастаться, замечательный. Сейчас у нас реально слаженный коллектив, у сотрудников есть чувство локтя. В прошлом году в соседнее отделение обвально пошли поступления с вирусными пневмониями. Это физически тяжело — поставить 50 человекам системы для инфузий. Наши сотрудники ходили помогать… Мне очень комфортно здесь работать. Когда работаешь много лет с людьми, они становятся, по сути, второй семьей. У каждого есть проблемы, которые требуют помощи – всегда идем навстречу друг другу.

— Если к вам зайдет юнец – выпускник медицинского университета, каким вы были в 1995-м, и спросит совета, что скажете?

— Ничего не надо советовать. Человек, который хочет чему-то научиться, делает это сам. Тут советчики не нужны. Мне повезло формироваться рядом с людьми замечательными, величинами. Профессор Панченко, Мироненко, старшие коллеги, которые мне помогали и сейчас помогают… Я бегал за ними и слушал. Никто не вливает в голову знания, знания надо добывать самому. Кто хочет, тот учится.

Андрей Жуков учится безостановочно. Так, что утверждает: по сей день не чувствует себя «прям врачом-врачом». Чем больше знаний – тем больше вопросов. Любит сложные случаи, над которыми приходится ломать голову. И, хоть не балует их словами сочувствия, «сложные случаи» благодарны пожизненно врачу, разгадавшему ребус их болезней. И не считается с тем, сколько сил приходится ежедневно оставлять здесь, в отделении неврологии, какой ценой дается взгляд, в котором люди находят не просто надежду – веру: победа будет за ними. Врачом и пациентом. Потому что ироничность доктора – не более, чем щит, за которым то самое сострадание.

А на вопрос, как восстанавливается, с улыбкой рассказывает о любимой собаке – маленьком йоркширском терьере со звучным именем Дантес, помогающем за пять минут забыть о любом негативе. А еще – дача. И, разумеется, близкие.

Но есть еще одно, о чем он не говорит, но это очевидно. Сила рода, который он знает до «пра-пра» и очень гордится. Дед, в честь которого получил имя. Бабушка Вера Ивановна – участница Великой Отечественной, медсестра. Когда после войны нужно было растить сына, оставила медицину и стала единственной в СССР женщиной – машинистом клещевого крана, награждена орденом Ленина. 99 лет прожила бабушка Вера… И, разумеется, отец, Юрий Андреевич Жуков. Он был примером во всем, и в работе, и в жизни. Благодаря ему сын и спортом занимался – дайвингом, легкой атлетикой, борьбой, парусным спортом. От него – такое отношение к медицине, о котором вслух говорить неловко: слишком пафосно получится… И, пожалуй, единственная плата за силу рода – долг перед ним. Единственный способ оплачивать этот долг – жить и работать достойно.

И потому совсем не удивительно, что в канун профессионального праздника он желает коллегам помимо традиционного здоровья:

— Оставаться людьми. А потом уже быть врачами.

Юлия Черепнина